Ненависть

[Tavkel Nayman]

На Гладах мир и спокойствие, никто ни с кем не срется, повсюду любовь и согласие, из крупных скандалов за последнее время можно вспомнить лишь срыв покровов от Добермана, а так везде сплошные тортики, чаек, кавай, etc. nya~. Пора разбавить эту идиллию парой капель концентрированной злобы, ужаса, и, конечно, ненависти. Предлагаю вашему вниманию два рассказа полностью пропитанных вышеупомянутыми чувствами.

Предупреждение:

Текст, много текста.
Нецензурная лексика.
Омск.

Морская болезнь. Автор storm_b.

Один мой знакомый ехал на своем автомобиле в клуб, когда его остановила милиция. В багажнике у него лежало семнадцать упаковок с ампулами раствора диэтиламида лизергиновой кислоты, в каждой упаковке по восемь ампул. Содержимого одной такой ампулы хватит, чтобы пропитать один квадрат бумаги шесть на шесть миллиметров. Мой знакомый этого не знал. Молодой сержант в мешковатой форме настраивал камеру на мобильном телефоне, свободной рукой размахивая перед заплаканным лицом знакомого наручниками. Он пообещал не арестовывать его, если тот прямо на месте выпьет все содержимое ампул. Мой знакомый не понимал, что ему предлагают употребить 136 квадратов лсд разом, он просто боялся попасть в тюрьму и оказаться сексуально униженным. Почти сутки врачи удаляли полупрозрачные розоватые хлопья, отслоившиеся от стенок его кишечника. Врачи любят называть такие операции «операциями по возвращению к жизни», но разве не смешно называть живым обездвиженный кусок мяса, завернутый в пропитанную выделениями простыню – его мозг мутировал в кашу раньше, чем у молодого сержанта кончилась память на мобильнике. Видеоролик длительностью в сорок четыре секунды в формате .mov, кучка розовых хлопьев и обильные бесконтрольные выделения – вот и все, что осталось от моего знакомого.

От меня осталось не многим больше: обосранные джинсы, таз кишок и пульсирующая мысль о мести.

Наберите полный рот микстуры от кашля так, чтобы вся полость рта находилась в постоянном напряжении – чем длительнее по времени, тем лучше. Устали держать? Выплюньте микстуру и сразу залпом выпейте стакан концентрированной синтетической уксусной кислоты. Что блядь ЖЖЁТСЯ? Что-то такое я чувствовал до того, как потерял сознание, а когда пришел в себя – два мужика в белых халатах в больничных масках уже полоскали мои кишки в продолговатом эмалированном тазу.

Это называется «морская болезнь» и происходит раз в неделю. Раз в неделю какой-нибудь нервный молодой человек стоит себе как ни в чем ни бывало в очереди в аэропорту, вдруг резко хватается за живот и начинает страшно кричать, чтобы вызвали врача, что у него внутри 153 грамма героина, что он сейчас умрет. Или скучающая девица бесцельно слоняется по платформе, курит, поправляет челку, закатывает глаза и оседает на пол, заходится пеной. Молодой человек – это вы, а девушка – ваша сестра. Но это вовсе не то, о чем вы думаете, становясь наркокурьером.

Все зависит от расфасофщика. Он может упаковать героин так, что получатель будет беспомощно материться, продираясь через бесчисленные слои фольги, пленки и латекса; а может так, что ты окочуришься на заднем сиденье маршрутки по пути на вокзал. Морская болезнь. Но это вовсе не то, о чем вы думаете, становясь наркокурьером.

В больнице говорят так: если болевой шок достаточно силен, в определенный момент все мышцы вашего организма расслабятся, в том числе сфинктер. Это приведет к полному оправлению организма на месте. Это я об обосранных джинсах. Они – вовсе не то, о чем я тогда думал.

Когда я стоял в очереди в аэропорту, я думал о том, что любовь – это игра. Когда я почувствовал легкое онемение внизу живота, я думал о том, что одна из упаковок начала растворяться. Когда я стал кричать и звать на помощь, я думал о том, что у нас с Лизой один расфасофщик.

Героин был выпущен немецкой фармацевтической компанией Bayer AG как средство от воспалений и кашля. С 1925 по 1930 было продано 34 тонны Г. Во мне было 153 грамма Г., - этого оказалось достаточно, чтобы умертвить 5 килограмм внутренних органов. Всего осталось по чуть-чуть: кусочек пищевода, кусочек селезенки, немного кишечника, немного почек. Капелька сердца.

Лиза – моя сестра. Когда я наблюдал, как двое врачей полощут мои кишки в тазу, я думал о мести.

В больнице говорят так: героин – это очень плохо, но его анестезирующие свойства творят чудеса – как, например, если бы вы захотели бодрствовать, когда у вас кишки наружу, а с ними проводят какие-то манипуляции. Как будто это все не твое и тебе совершенно нет дела, что происходит, ты отвлекаешься на заляпанные говном штаны, на окровавленные инструменты, на желтые пятна на потолке, ты забываешься – и в следующий раз, как очнешься, ты весишь на пять килограмм меньше, а от пупка до паха тянется свежий хирургический шов.

В больнице говорят так: если бы упаковки растворялись не по одной, а все за раз – вас бы уже тоже было.

А, да, это – ваша сестра умерла сегодня. На Московском вокзале.

В суде говорят так: Донца Александра Сергеевича признать виновным в совершении преступления, предусмотренного п. «б» ч. 2 ст. 221.1 УК РФ и назначить наказание в виде 8 (восьми) лет лишения свободы. Меру пресечения на кассационный период оставить без изменения в виде заключения под стражей. Взыскать с Донца в пользу федерального бюджета процессуальные издержки в сумме 16834 рубля.

Я думал о том, что моего расфасофщика зовут Саша, как и меня. Я думал о том, что он ездит на красном саабе 89го года. Я думал о том, что он живет в городе Санкт-Петербурге на улице Дыбенко, в доме напротив бара «Ирина», второй подъезд, первый этаж, квартира... направо... или налево? кажется, налево… Или прямо? Первый этаж точно... Я думал о том, что у нас с Лизой один расфасофщик. Я думал о том, как его убить, восемь лет.

Что тут скрывать – я теперь испытываю серьезные затруднения в ситуациях необходимости применения физической силы. Скажем прямо – у меня не хватит сил, чтобы поднять пистолет. У меня не хватит сил, чтобы ударить человека ножом. Я молодой человек с неестественно впалым животом и темно-красным шрамом от пупка до паха.

Место, где я отбывал наказание – это не колония строгого режима. Какая нахуй колония – посрать без посторонней помощи не могу! Это больше похоже на стационар для кривых и убогих: здесь нет решеток, грубых измазанных раствором стен, скрипучих нар. Здесь почти всегда светло, чистые свежие простыни, каждую неделю смена белья.

Здесь отбывают наказание преступники, которые не выживают без постоянной поддержки функциональности организма. Инвалидность, ампутация, лучевая болезнь. Mental illness.

В одной камере/палате со мной находились трое: убийца четырех человек, потерявший в перестрелке левое легкое и половину правого; поджигатель дачного кооператива с массовым летальным исходом, с ожогами третьей степени, частично лишившийся зрения; и старый мошенник Косач, попавший сюда благодаря феноменальному дару симуляции – он сымитировал ишемию сердца, не оставив медэкспертам ни шанса. Пожилой и сентиментальный, он часами рассказывал о знаменитых аферистах и их делах, о громких судебных процессах, о людях, которых он встречал в местах заключения, о собственных взлетах и падениях. Из всей троицы он единственный мог говорить.

Днем я слушал бесконечный треп хитрого старика, ночью я бредил, представляя себя в аэропорту кричащим «Позвоните моей сестре, пожалуйста, отвезите ее в больницу». Ее выразительные карие глаза смотрят на меня, стоит только мне прикрыть свои. Я спасал только себя. Я спасен? Еще нет. Красный сааб, улица Дыбенко, бар «Ирина».

Первое мая – мой личный праздник. Во-первых, это день рождения моего отца. Во-вторых, в семь утра первого мая две тысячи пятого года истек срок моего заключения. В семь ноль пять я покрывался холодным потом, вдыхал воздух свободы редуцированными бронхами и думал о мести.

Через выходные я вылетел в Санкт-Петербург. Восемь лет я просто лежал, слушал и бредил. Государство платит тебе, если ты шьешь телогрейки, вытачиваешь детали, клеишь ебучие коробочки. Но если ты готов восемь лет слушать одинокого старика, он может устроить тебе умеренную ссуду – в Москве или Питере нужно зайти по определенным адресам и передать весточку – кусок картона с неразборчивыми каракулями. Когда мы прощались, я чувствовал, как он не хочет, чтобы я теперь исчез. Косач протянул мне кусок картона, назвал улицу, дом и квартиру. «Тебе дадут денег», это все, что он сказал.

В Питере я снял комнату в доме, где когда-то был бар «Ирина». Теперь там бар «Феликс» - same shit through years. Неделю я сидел в «Феликсе» с открытия до закрытия, ожидая появления красного сааба, паркующегося возле дома напротив.

Глупец. Восемь лет. Как можно быть таким наивным?! Люди меняют автомобили, переезжают, умирают, наконец, а я тупо сижу и смотрю в окно – все, чему я научился за восемь лет. Сидеть и ждать.

Ищущий да обрящет или чо там. Он зашел в «Феликс» на десятый день, вернее, вечер. Короткая коричневая кожаная куртка, джинсы, черные остроносые туфли. Длинные волосы в хвост, бандерас ты блядь! Я откровенно пялюсь на него. Вряд ли ему удастся меня вычислить – некогда горящие глаза утопли в черных колодцах глазниц, впалые щеки отдают болезненной синевой, я выгляжу, как скелет с матовым чулком кожи в обтяжку. Впрочем, он тоже сильно изменился, поборовел. Даже странно, что я его узнал...

Горькое тепло разлилось по телу; чувствую, как начинаю потеть, пока он возится у стойки со своим телефоном. Покупает сигареты. Бросает деньги на стойку, сдачи не ждет, выходит. Садится в машину – бежевый рено магнум – заводится.

Кажется, пора. Вернее – поздно.

Стекаю с заднего сиденья такси. Водитель нервно косится на меня, наверное, решил, что я только вставился, или что я пустой.

- Бабло-то есть у тебя?

Нормально, нормально все. Все будет нормально. Водитель успокаивается; его легко понять – геморы никому не нужны. Сосредотачивается на бежевом рено. Надо будет отдать ему оставшиеся деньги.

Рено паркуется у здания бывшего театра. На стене горит «нашистское» ЗДЕСЬ ПРОДАЮТ НАРКОТИКИ. Бедные дурачки – теперь охуевшие от скуки тинейджеры точно знают, где разжиться химией.

О главном.

Косач рассказывал мне, как в Сайгоне был убит один наркобарон. Живущий за двухметровым забором, передвигающийся на бронированном роллс-ройсе, круглосуточно окруженный охраной – он долгое время оставался неприступен для своих убийц, пока те не додумались, как убрать его тихо, быстро и наверняка, да еще сделать так, чтобы это походило на передозировку.

Обыкновенное бесцветное стекло. Растолчите его на крупицы – и вы получите белый порошок. Нанесите его, скажем, на тыльную сторону ладони и слегка вотрите в кожу. Наркобарон этот порошок вдохнул и умер в течение сорока секунд. Надо будет посмотреть, сколько памяти осталось у меня в мобильнике.

Сижу на диване у колонны, за ней – столик, за столиком – он; аккуратно разминаю пакетик с толченым стеклом. Каждый раз, когда он поворачивает свою холеную морду в мою сторону, я вижу Лизу на перроне Московского вокзала. Последние несколько месяцев я постоянно вижу ее там одну, с закрытыми глазами, беззвучно сползающую по стене. Она никогда не жаловалась, никогда не показывала, что ей больно. Что я ее обидел.

Он не сможет закричать. Стеклянный порошок осядет по всей слизистой носоглотки, трахее, бронхам. С каждым вдохом тысячи маленьких осколков будут терзать его ебаные внутренности. Горло станет разбухать и кровоточить, стремительно затрудняя дыхание. Либо очередным всхлипом порошок порвет нежные стенки легких, либо он захлебнется кровью. В общем, солидный приход.

Нерешительно привстает, поглядывая по сторонам. Да, он идет в туалет. Дрожащими руками перекладываю пакетик во внутренний карман пиджака – и успокаиваюсь. Кажется, я даже улыбаюсь. Кажется, все получится.

Он расстегивается у писсуара, я запираюсь в кабинке и напряженно вслушиваюсь. Что-то он не начинает – застеснялся, а может... Ничего не слышно. Ничего. Он, что, УШЕЛ?

Характерное умеренное журчание и шумный выдох возвращают меня в состояние готовности. Шум слива. Лиза, пожелай мне удачи.

Распахиваю кабинку и шумно втягиваю ноздрями воздух.

- Дружище, - не глядя в его сторону, - не подловчишь? Есть визитка или чо там?

В правой руке пакетик с толченым стеклом.

- Приятель, подсоби – угощу.

Дверь туалета раскрывается, набриолиненый юнец мажет по нам расширенными зрачками, многозначительно кивает и удаляется.

И ТУТ ОН достает кошелек, визитку и слимкейс от компакт-диска.

Все происходит в считанные секунды. Аккуратные дорожки вызывающе смотрят на нас с нагревшейся от моих ладоней пластмассы. Сворачиваю купюру в тугую трубочку, протягиваю.

- Давай.

И он вновь замирает, глядя на меня.

- Слушай, а мы раньше не встречались?

- НЕТ, - он раскусит меня, слишком ледяно сказано! – вряд ли, дружище. Он смотрит то на толченое стекло, то на меня.

- Вспомнил! – восклицает он и меня окутывает ужас.

В «Феликсе» сегодня. Кстати, я пиздец как плохо выгляжу, мне бы стоило подвязывать с этим дерьмом. Ты прав, чувак. Ладно, давай.

Он приставляет трубочку к ноздре. На позицию. Внимание! ВДОХ!

Он успевает протянуть мне руку:

- Владислав... – и выпучивает глаза. Белки наливаются красным, хватается за горло. Достаю телефон, включаю видеозапись.

Ты узнаешь меня? ТЕПЕРЬ ты меня узнаешь?? Восемь лет, мразь, я ждал этого момента. Ублюдок, ДЫШИ! ДЫШИ БЛЯДИНА! Сука ты блядь. Сдохни.

- Якхха... – лающе кашляет кровью на белую плитку, - я неххрр... – Что? ЧТООО? Говори громче, я не слышу! Крови с него что со свиньи – хлещет отовсюду: изо рта, носа, из глаз, ушей. Ты перемазал свою визитку, приятель.

На темно-синей карточке белым тиснением выведено:


ЗАО НК «РОЯЛ ОЙЛС»
Раздольский Владислав Николаевич
директор по развитию новых проектов
член правления
107570, Санкт-Петербург, Жуков пер., 9, тел. +7 912 909 28 96
факс: (812) 533 28 09, e-mail: razdolski@roil.ru


Я вижу себя в аэропорту, кричащим «Позвоните моей сестре, пожалуйста, отвезите ее в больницу».

Кого я обманываю? Я всегда спасал только себя.

Я спасен? Уже нет.


***


Сегодня - третий день, как мы не разговариваем. Я застыл у порога ее комнаты в смятении. Мы почти никогда не ссоримся. Три дня назад я накричал на нее из-за какой-то ерунды. Под обломками отходняка срываешься на самых близких.

- Лиза.

Молчит. Я тоже молчу, разглядывая узор на линолеуме под ее голыми ступнями.

- Лиза, - подхожу и тихонько кладу руки на ее плечи, осторожно разворачиваю к себе. – Лиза, прости меня, пожалуйста.

Я был неправ. Я говно. Эти простые слова всегда застревают на полпути.

- Скажи, что ты меня прощаешь.

Я говорю очень тихо, почти шепотом. Она медленно расслабляется в моих руках.

- Не сердись на меня.

Мы стоим, обнявшись.

24 часа ненависти. Автор мне не известен, нагуглить ничего не удалось.

24 часа ненависти. Часть 1я. Утро.
Звон будильника. Хотя, точнее, не звон. Да и будильника, как такового, у меня нет, а есть такая функция на мобилке. А в качестве тревожащего сон звука – песенка пост-Сектора Газа «Поебень». «Вот такая поебень в моей деревне каждый день…» ну или как там в припеве поется. Мне нравится эта мелодия, но только в качестве звука для будильника. Не так раздражает с утра.
Утро начинается в 6:00. Ненавижу рано вставать. Особенно учитывая то, что ложусь не раньше 3-х часов ночи. Мммерзость… Встаю, потягиваюсь, в голове шумит и все плывет перед глазами. Ищу очки, шаря рукой по куче тряпок, лежащих на стуле возле кровати. Из зала слышу кряхтение, местами переходящее в рык. Блядь, чтоб ты сдохла, трухлявое говно! Мне омерзителен сам ее голос, любой звук, издаваемый ею. Четыре года, да… Четыре года я жду, когда это существо, которое тяжело и человеком-то назвать, сдохнет. 90 лет, хуле. Еще год назад эта падла чуть было не отправилась на тот свет, и я уже стал готовиться праздновать победу. Но не тут-то было. Я думал, после такого падения она не выживет, но бабка оказалась живучая, как таракан. Упала в прихожей, поскользнулась на собственном дерьме, которое из-за недержания и крайне низкой скорости передвижения не успела донести до унитаза, разбила голову, заляпав кровью пол и стены. Думал, ей натурально пиздец. Ан нет, ночь пережила, а через неделю уже даже начала вставать с кровати, а через 2 недели уже следовала привычным маршрутом – кровать-кухня-туалет-кровать, совершая его циклически, как заведенная, много часов подряд. А еще: «Я не хожу, я больная…», а из туалета, будешь обоссываться, не выгонишь. Нравится ей набирать в литровую кружку воды и сливать в унитаз, она этим готова заниматься часы напролет. Вот и сейчас, судя по направлению шагов, она движется в туалет. Сука, надо торопиться, нельзя терять ни минуты. Если она займет туалет раньше меня, есть риск опоздать в универ, потому что выгнать ее из сортира не удастся, придется действовать силой, а это чревато, ибо старая орет как резаная, а соседи потом ехидно интересуются: «Что это бабушка ваша там так кричит по утрам?». Вскакиваю с кровати, бегу в туалет, на ходу поправляя тапки. Поправляю вовремя, ибо под ногой раздается мерзкий хлюп и в нос шибает резкий запах говна. Эта блядина опять насрала на ковер! Черт! Включаю свет и обнаруживаю, что на ковре как минимум с десяток мелких и средней величины катяхов, половина из которых раздавлена и растерта по ковру. Твою мать, ебаная говнометчица! Чтоб ты в аду в кипящем говне варилась, мразь! Прыгаю через катяхи, пытаясь добраться до туалета раньше бабки. Не успеваю, она уже там. И уже успела насрать на пол туалета. И как насрать… на полу нет чистого места, засрано абсолютно все! Некуда ступить! В бессильной ярости ебнув старуху веником, стоящим в углу (который тоже почему-то в говне оказался) бегу на кухню. Бугу, одев предварительно уличную обувь и стараясь не вляпаться в дерьмо, тапки брочил в углу прихожей, хуй с ними, некогда. В очередной раз радуюсь, что поставил на кухонную дверь шпингалет на недостижимой для бабки высоте. Хоть там чисто будет и не будет такой антисанитарии, как в комнате и туалете.
Наскоро поев, что мне удается с большим трудом (слышу ноющее кряхтение и причитания старой ведьмы из туалета, что меня невыносимо раздражает), бегу одеваться. С некоторым удовлетворением обнаруживаю, что бабка не заляпала одежду, висящую в прихожей, говном. Хоть это радует. Одеваюсь и ухожу, игнорируя бабкины вопли на предмет «Куда же ты уходишь, а кто же будет за мной убирать? Ой-ой-ой…». Новый день начался и набрал обороты. Что ж, отлично, день как всегда, начался хуево. Наверняка, так он и пройдет. Посмотрим…

24 часа ненависти. Часть 2я. Дорога. [1]
На остановке толпа народа. Еще бы, раннее утро, все спешат на работу. Предвкушаю дорогу с приключениями. Заранее воткнув наушники в уши и подсоединив их к плееру, стою набираю мелочь на проезд. Отсчитав 8 рублей, зажимаю их в кулаке, и одеваю перчатку, холодно все-таки, 10 градусов мороза. Теперь деньги в руке, рука в перчатке, можно сосредоточиться на предстоящей битве за маршрутку. Выискиваю подслеповатыми глазами вдалеке знакомые очертания «газелей» или «пазиков». «Пазик» лучше, хоть и едет медленнее, за него не будет таких сражений, как за «газель». Как назло, подъезжает именно микроавтобус, и как назло, с нужным мне номером «366». И, как назло, останавливается, хотя ранним утром эти автобусы едут в крайнем левом ряду даже не притормаживая на моей остановке. Сразу же толпа радостно вопящего быдла, человек из 10 несется к автобусу, сшибая меня с ног. Я даже не пытаюсь идти вместе с ними, это бесполезно, потому что наперерез этой толпе несется еще одна, не менее малочисленная и все к тому же автобусу. Поднявшись с земли и отряхнувшись от снега, замечаю, что подъехал нужный мне «пазик». Если поеду на нем, то придется пересаживаться. Что ж, не беда, пересядем, с этими мыслями я иду к автобусу и подойдя к нему вплотную, обнаруживаю, что он забит человеческой биомассой наглухо. Совсем. Забит настолько, что когда передняя дверь с трудом открывается, из нее, словно черти из табакерки, вываливаются… нет, выстреливаются 3 человеческих тела и падают с воплями на землю. Следом за ними выходит еще 5 человек, но на их место уже несутся 10 или больше желающих. Упавшие поднимаются и стараются добежать до двери раньше новой порции пассажиров, и двоим даже это удается. Последний бегун, пожилая тетка с сумкой типа «авоська старая советская», не успевает и охая пытается забраться на подножку, на которой уже повисли 4 человека и ломятся еще столько же. Тетка в страхе не влезть в заветный автобус с криками: «Да пустите же, я здесь ехала уже, да что же это такое!» тоже пытается пробится сквозь гроздья тел, но это у нее выходит, мягко говоря, плохо. Вдруг открывается задняя дверь, и из нее высовывается здоровенная морда, на которой написан сарказм и последствия глубокого похмелья одновременно. Морда кричит тетке: «Мать, иди сюда, тут открывается!». Тетка бежит к двери и ухитряется запрыгнуть. Автобус трогается, но большая часть людей конечно же не уехала. Ждем.
Спустя 15 минут беготни от одной маршрутки к другой и попыток протиснуться в забитые битком салоны мне удается забрать в «пазик». Включаю плеер, и в неудобной позе, зажатый людьми со всех сторон, предаюсь дреме. Я привык дремать в автобусах по дороге в институт. Раньше стремался, но теперь мне похуй. Иногда даже удается более-менее крепко заснуть и даже видеть сны. Но только не сейчас. В салоне такие перетурбации человечьей биомассы, что сложно даже стоять, просто не падая. На каждой остановке заходит и выходит по нескольку человек, но в битком забитом автобусе это создает чудовищные волнения. А я, как на грех, нахожусь неподалеку от выхода. Музыку нормально не послушаешь, ее забивают вопли хомячков, которым наступают на ноги, толкают и всячески мешают спокойно ехать

24 часа ненависти. Часть 2я. Дорога. [2]
Внезапно прямо передо мной освобождается место. Встала какая-то тетка, напоминающая лицом странную смесь лягушки, гуся и человека. Широко посаженные глаза, вытянутые вперед губы и маленький нос производит впечатление какой-то инопланетности этого существа. Тетка пытается пробиться к выходу и толкает меня, но я молчу, ибо нацелился на сиденье, моя задача – занять его сразу же, как только этот гуманоид пронесет свою жопу мимо меня. Сел. Удачно. Все, на 15 минут можно расслабиться, выходить мне еще через 5 остановок. Расслабиться же мне, однако, не дают, на одной из остановок заходит нетрезвое быдло, с мордой, просящей кирпича и маленькими поросячьими глазками. Расталкивая всех, быдло несется прямо ко мне. Я с интересом наблюдаю, куда же оно свернет, но оно не сворачивает, а нависнув надо мной, издает победный клич, напоминающий гудок «Камаза» и утробно-укуренным голосом возвещает:
Братиша, уступи место инвалиду, епта.
Куда лезешь, хам! Какой ты инвалид? На тебе же пахать можно! – голос маленькой старухи, неизвестно откуда взявшейся прямо между быдлом и мной.
А ты бы, мамаша, помолчала. Вон корешок сидит и ухом не двинет. Щас он мне место уступит!
С какого это хера он тебе его уступит? – бабка переходит на визг. – Совсем обнаглели, сволочи уголовные. Ты посмотри на себя, на тебе же места нет от наколок! Он мне его уступит!
Слыш, мать, ты бы помолчала, а? Братану видишь, плохо, ему посидеть нужно, - подключается к дискуссии какой-то упырь, стоявший за «больным братаном». – Эй, очкастый, уступи место братану! – это он уже мне. Что ж, не буду спорить, встаю. Вдруг внезапно какая-то громадная туша оттесняет меня, быдланов и бабку в сторону и усаживается на мое место, громко крякнув. Туша оказывается дедом лет около 70, совершенно необъятных пропорций. После того, как он сел, соседу, сидевшему рядом, пришлось встать, ибо жопа этого деда занимала больше чем одно сиденье. С удовлетвореньем причмокнув языком и оставив охуевать гопников и бабку, продвигаюсь к выходу. Скоро выходить…

Второй этап дороги к универу занимает больше времени. Но и ехать поспокойнее, особенно если сесть в большой автобус типа «сарай». Там часто можно сесть на свободное место и поспать. Переполненный злостью, подхожу к остановке. Блядь, как же заебало эти узколобое быдло. Тупое, агрессивное и уверенное, что весь мир им принадлежит. Ладно. Я один, их много, надо сохранять спокойствие. Нервы не железные, а день только начался.
Сел в автобус и уткнулся лбом в подголовник впереди находящегося сидения. Подголовник мягкий, на голове мягкая шапка, что может быть лучше. Попытаюсь заснуть, благо батарейки в плеере заряжены полностью. Просыпаюсь, а точнее, отхожу от дремоты уже перед самым универом, благо остановка конечная. Отлично, немного отдохнул, есть шанс не клевать носом первую пару. Выхожу из автобуса и выключаю плеер. Итак, универ. Снова. Уже который день который год. Твою мать, как же все заебло… Ладно, вдох-выдох, вдох-выдох. Сердце что-то покалывает, надо бы к кардиологу сходить. Уже год покалывает, а все никак не соберусь сходить к врачу.
Порожки перед дверями корпуса института скользкие и разбитые. Чудом не падаю, открываю дверь, захожу. Впереди стоит охранник, никого не пропускающий без студенческого. Я иду в гордом одиночестве, ибо опоздал на 20 минут. Плевать, щелкаю перед носом охранника студняком, и не снимая куртки, направляюсь в аудиторию. Пошли все нахуй, я не хочу стоять после окончания занятий 20 минут в попытках получить свою куртку в раздевалке. Захожу в аудиторию, предварительно постучавшись. Меня встречают тридцать пар глаз и ухмыляющиеся и хихикающие рожи. Неудивительно, взъерошенная голова, красное пятно на лбу (отлежал на подголовнике сиденья в автобусе), то еще видок. К черту вас, долбоебы, вам лишь бы поржать. Сажусь на свое место, открываю сумку, достаю тетрадь и ручку. Я готов получать знания, давайте, уважаемый преподаватель, преподавайте! Мой мозг готов к засеранию нахуй ненужной мне социологией. Зачем она мне, студенту-компьютерщику? Ну да ладно, главное – не заснуть, главное – не заснуть, главное – не…

24 часа ненависти. Часть 3я. День. [1]
Доброе утро!
Я ошалело вращаю глазами, пытаясь понять, что случилось. Рядом со мной стоит Лена, симпатичная девушка, моя одногруппница.
Опять вся лекцию проспал?
А то ты не видишь… Пора бы уже привыкнуть, за столько то лет, – бурчу я, протирая глаза. Лена продолжает мило улыбаться, несмотря на мою грубость.
Да, мы уже действительно привыкли. Раз ты спишь на парах – значит все в порядке, все на своих местах, – смеется она, - ты ничего не пропустил, муть какую-то рассказывали…
Отлично, – бубню я, все мои мысли сосредоточены на том, как бы побыстрее купить себе поесть, в желудке урчание и резь. У меня словно рефлекс выработался за время учебы в универе – как только я прихожу туда, я патологически хочу спать и есть. С этими желаниями и больше не борюсь, а по мере возможности удовлетворяю их. Вот и сейчас пойду и куплю себе чебурек и кофе.

Провожаемый взглядом Лены, плетусь из аудитории к буфету. Голова нещадно болит, проклинаю все и всех. Внезапно, на полдороге к буфету, в сердце словно вонзают раскаленную иглу. Меня прошибает холодный пот – такой сильной боли не было очень давно. Стою, широко открыв глаза и хватая ртом воздух, как выпрыгнувшая из открытого аквариума рыба. Оперся на стену, ноги подкашиваются от накатившей внезапно слабости. Твою ж мать, что же это? Мысли лихорадочно буравят мозг, но внезапно боль проходит так же резко, как и началась. Еще несколько минут стою с испуганным видом, прихожу в себя, и продолжаю путь до буфета с твердой мыслю завтра сходить к кардиологу. Нахуй, нахуй такое удовольствие…

24 часа ненависти. Часть 3я. День. [2]
Очередь перед буфетом подкашивает мне ноги вторично за 5 минут. Маленькая буфетчица работает не покладая рук, мне иногда кажется, что ее руки летают в воздухе. Перед нею – очередь человек как минимум из сорока. Понимаю – здесь нечего ловить, иду уже более быстрым шагом к следующему буфету, коих в нашем корпусе целых четыре. Слышу звонок на пару. Мне похуй, пара будет в том же кабинете, только у другого препода. Можно и опоздать.
Зайдя в буфет и отстояв очередь, покупаю себе заветный чебурек. Горячий, приятно пахнущий чебурек и 2 стаканчика кофе. Прелесть. Сажусь за дальний столик в надежде, что ко мне никто не подсядет. Черта с два! Тут же за это самый столик садятся 2 гламурные кисы, непонятно, какого хуя забывшие в техническом вузе, и начинают громкими, писклявыми голосами наперебой рассказывать друг дружке события прошедшего дня. От их мерзких голосов у меня снова начинает болеть голова.
Ой, Катька а ты знаешь, мы с Игорем теперь больше не пойдем в «Московский Проспект», там нет ничего, а я вот шубку хотела себе купить, и сказала Игорю, а там нету…

От злобы у меня темнеет в глазах и в который раз за сегодняшний день появляются колики в сердце.
Танька, не беспокойся, сейчас везде кризис, ничего нет. Мы вот как с моим Сережей расстались, я все на рынке покупаю, как нищебродка, хи-хи-хи! А там все есть, и дешевле!
Ну и что, что дешевле, там все китайская подделка, а настоящую фирменную одежду никакие рыночные тряпки не заменят. Я вот только в фирменных блузках экзамены сдаю, у нас же экзаменаторы мужики, они видят, когда девушка в красивой качественной одежде и не так строго спрашивают…

С-с-суки, чтоб вам провалится! Вспоминаю, что в кармане лежит плеер, достаю его, и включаю погромче. Грозный рык Иблиса, вокалиста немецкой команды Endstille, заглушает писклявые голоса чертовых девиц, мощные гитарные рифы и бластбит ударных создает волну из звука, накрывающую с головой. Немного успокаиваюсь и под звуки яростной, словно громовые раскаты, музыки доедаю чебурек. Сердце успокаивается, мысли утихают, голову заполняет музыка, и я растворяюсь в ней, как комок снега в теплой весенней воде. Пора идти в аудиторию.
Зайдя в аудиторию, вижу, что все что-то сосредоточенно пишут. Проходя на свое место отключаю плеер. Надо опять попытаться не заснуть. Что ж, приступим. Сосредотачиваюсь на лекции. Предмет куда более интересный, чем социология – схемотехника ЭВМ. Отлично. С интересом слушаю лектора, поспешно рисую схемы. В мозгу постепенно всплывают немного забытые знания, полученные из техникума, ведь специлаьность была очень похожая – Автоматизация технологических процессов и производств. Да, все это я уже видел. Шина адреса, шина данных, шина управления, циклы обмена информацией между процессором и внешними устройствами... С удовлетворением отмечаю про себя, что все еще что-то помню из курса техникума. Значит мозги еще работают.
Лекция пролетает незаметно. Вот что значит интересный предмет, даже ни разу носом не клевал. Теперь предстоит долгая дорога домой. Не поеду с пересадкой, поеду на 121-м «пазике», который идет долго, но не надо пересаживаться. Кроме того, он стартует от конечной и можно всю дорогу сидеть и спать, спать, спать… Так и сделаем. Зайдем, заплатим за проезд, сядем, включим плеер, уткнемся в подголовник и уснем…

24 часа ненависти. Часть 4я. Вечер. [1]
За окном проплывает до боли знакомый пейзаж. Я все это видел уже много раз, но все равно, с каким-то удовольствием разглядываю дома и заправки, деревья и пустыри. Автобус проезжает через омерзительный участок – северный авторынок. Дорога здесь такая, что поневоле материшься в полный голос, когда автобус подскакивает на выбоинах и ухабах размером с воронку от взрыва авиабомбы.
На одной из остановок в автобус заходит несколько человек типичной совковой наружности. Тетки и дядьки за 50 лет возрастом, громко галдя, словно школьники, рассаживаются на свободные места. Тем, кому мест не хватило, выискивают взглядом пассажиров, над которыми можно повиснуть, показав всем своим видом страдания от того, что приходится ехать стоя, дабы сердобольный пассажир уступил им место. Конечно же, я тоже был выбран в качестве жертвы. Рядом мной повисла толстая баба, в прошлом, возможно, симпатичной наружности, но сейчас – просто толстая баба, пыхтящая от жира, с недовольной физиономией. Я делаю плеер погромче, и снова пытаюсь уснуть, уткнувшись в локоть, положенный на подголовник сиденья. В мозгу ничего не остается, кроме музыки и навязчивой мысли об собственной усталости. Эта мысль почему-то не дает мне задремать и это раздражает. Мне надоел этот институт, мне надоели эти люди с сумками, сопливыми детьми, бабки, мне надоело спать по 4 часа в день и вместо бодрствования клевать носом везде и всюду, я хочу только одного – тишины и спокойствия. Чтобы меня никто не трогал. С этими мыслями я впадаю в дрему и не замечаю, как автобус проделывает добрых 2/3 пути.
Очнулся от того, что кто-то вытащил наушник из моего уха. Что за нахуй?! Открываю глаза и вижу перед собой улыбающуюся морду с маленькими, полуприкрытами глазками, которая вещает мне мерзким укуренным голосом:
Слыш, братиш, а до Машмета нам еще далеко? – запах перегара ударяет мне в нос. Меня передергивает от злобы – что это за упырь, какого черта он доебался до меня? Ведь это надо было набраться наглости, перегнуться через сидящего рядом со мной пассажира и вытащить из моего уха наушник?! Ебаный гопарь! В глазах темнеет, и я с трудом борюсь с желанием схватить этого ублюдка за глотку, и врезать в его довольную лыбящуюся харю.
Если мы будем ехать с такой скоростью, то еще час, – отвечаю я с трудом сдержав гнев. Автобус стоит в пробке, именно в пробке, а не в заторе и даже не шевельнется.
Ой мама родненькая-я-я, - восклицает гопник нараспев, и усаживается на только что освободившееся за ним сиденье. Я провожаю уебка взглядом, втыкаю в ухо наушник и снова впадаю в дрему. Черт бы вас всех побрал, сучьи выкормыши! Вспоминаю, что еду домой, и что меня ждет там старая трухлявая, обоссаная тварь, которая своим скрипучим мерзким голосом будет портить мне нервы весь вечер. Это раздражает еще больше, и я ищу в плеере группу Dark Funeral, ибо эти ребята – самое яростное и злобное на сегодняшний момент из всего, что я слышал. Нужно успокоиться. Ехать еще долго

24 часа ненависти. Часть 4я. Вечер. [2]
Спустя еще сорок минут тряски в чертовом автобусе, выхожу на своей остановке. Зарекаюсь больше ездить на 121-м, но знаю, что не сдержу это обещание. Покупаю в ларьке на остановке хлеб, батон и молоко и иду домой. Надо придти, расслабится, выпить компота, что стоит в холодильнике, лечь на диван. Побрынчать на гитаре. Покопаться в инете. Что бы еще сделать?
Зайдя в квартиру и открыв дверь из прихожей, чуть не падаю в обморок – дверь на кухню ОТКРЫТА!!! ОТКРЫТА, БЛЯТЬ!!! Судорожно ищу в прихожей сапоги матери – она ежедневно приходит к ней вечером, чтобы покормить бабку и пообщаться с ней, ибо знает мое к ней отношение. Не нахожу. Значит дверь открыла бабка! Или я не закрыл ее на шпингалет, уходя из дома! Мои опасения подтверждаются – бабка выползает из кухни мне навстречу, опираясь на табуретку, и гордо возвещает:
А я всю посуду помыла, все прибрала…

Договаривать она не успевает, я в бешенстве выхватываю табуретку из ее рук и швыряю ее в дальний угол комнаты, та с грохотом ударяется о стену, выбивая кусок штукатурки:
Ах ты, ебаная падла!!! Кто тебя пускал на кухню, а, тварь ебучая?!!! Какого хуя тебе там надо?!!! – хватаю бабку за шкирку, и волоку в сторону кровати, с намерением прикончить ее тут же. Та расслабляет ноги и опускается на пол, начиная истошно орать, тут же получает пинка и затихает. Я доволакиваю эту гниль на ее диван и с остервенением швыряю ее. Она вопит:
Как так можно обращаться? Я же старая, больная… - пиздюль заставляет ее снова заткнуться. Я в бешенстве иду на кухню, чтобы оценить степень биологического поражения посуды и продуктов. Мои самые худшие надежды оправдываются в полной мере – ВСЯ посуда, даже та, которая была помыта, перемыта бабкой и расставлена в рандомном порядке на подставке. От посуды несет стойким запахом говна. Впрочем этот запах пропитал собой все, растертые на полу катяхи бабка, ясен пень, не убрала, а лишь сильней растерла по ковру. Стараясь сохранять давно утраченное к ебеням спокойствие, открываю холодильник, в надежде, что она не трогала продукты. Хуй там! Все перемешано и разложено только по бабке свойственной системе – пельмени на нижней полку, компот рядом с морозилкой, на самой верхней полке. Его, кстати, значительно меньше, чем было, когда я уходил. Значит она его пила! Бля-я-я-ядь! Вот говнище! Какого-то хуя в морозилке лежит даже коробка с чайными пакетиками. Отправляюсь в свою комнату с твердым желанием взять монтировку, которую я купил полгода назад и размозжить старой гадине череп. И пусть меня посадят, но я сделаю это! Взяв в руки железный прут, ощущаю его приятную тяжесть. Если ударить острым концом, войдет глубоко, сантиметров на 10.

Не успев выйти из комнаты для совершения правосудия, слышу хлопок входной двери. Мать пришла! Черт! Иду ей навстречу, предупредив ее заранее, чтобы не разувалось, ибо много «протипопехотных мин». Мать охуевает не меньше меня, когда видит творящийся в квартире пиздец. Когда же я рассказываю ей про биологическую атаку на кухню, мать срывается и костит незавуалированными матюками старую суку, которая начала было ей пересказывать свои достижения о перемытой посуде и наведенном на кухне порядке. Еще бы, я не пускал ее туда полгода, с тех пор, как она обосралась прямо там, не удосужившись даже дойти до туалета и помыть руки после акта калоизвержения на пол. Высказав бабке все, что она о ней думает, мать помогает мне прокипятить всю посуду. Особо вонючие тарелки и ложки моем с «Доместосом» отчего они теперь воняют не говном а хлоркой. Ну пусть хотя бы так…
Устав от всего этого идиотизма, возвращаюсь в свою комнату, в которой царит приятный полумрак. Блядь, это катастрофа! Метод коврового говнометания сделал свое дело, утром я потерял бдительность и оставил кухню открытой. Битва проиграна с разгромным результатом. Моих сил больше нет, и я звоню другу с целью вызвонить его и хорошенечко напиться. Не хочу проводить этот вечер трезвым...

24 часа ненависти. Часть 5я. Репетиция. [1]
Вызвонил друга, решили пойти побухать в наш гараж, который мы совместно снимаем, чтобы репетировать. Он играет на гитаре, я на ударных. Ждал его у его же подъезда почти полчаса. Да, веселый день. Количество говна зашкаливает, на счастливое окончание вечера и не надеюсь. Похуй, взяли бухла, отправились в гараж. Побренчали, сыграли 4 наши песенки, больше придумать не получилось за полгода репетиций. Композиторы херовы. В очередной раз злюсь, уже на себя, за то, что в свое время не послушал отца и не записался в музыкальную школу на гитару. Сейчас бы сочиняли от души и не ебали бы мозг себе. Черт. Почему же я в таком говне по уши? Делаю правильный вывод – сам виноват. Надо было не щелкать ебалом, надо было думать и принимать решения во время. Черт.
Валяемся на лежанках, пьем пиво. Я пересказываю другу историю с «ковровой говнобомбардировкой» и проебанной кухне. Ржем от души, хоть какое-то облегчение. Рассказал ему и про гламурных кис в универе и про гопников в автобусах. Он тоже мизантроп и социопат, как и я, и согласился со мной. Человечество всегда не отличалось «умом и сообразительностью», быдло было есть и будет. Только вот его что-то слишком много становится. Куда же деваться, что же делать? С этими невеселыми мыслями я беру мобилу, которая требовательно жужжит в кармане джинсов. На проводе наш старый кореш, ныне – укурок со стажем, хочет придти к нам в гараж, пообщаться. Что ж, приходи, чувак, мы не против.
Парни, я щас по такой теме двигаюсь, ващще улет!
По какой? - вопрошаем мы, будучи уверенными, что он задвинет нам телегу про «новую траву, от которой вставляет еще круче чем от прошлой». Вместо этого он достает из кармана маленький прозрачный пакетик:
Трава? – вопрошаем мы.
Не совсем, - отвечает тот. – Это микс, легальный, я седня купил себе. Я уже курил такую, убойная вещь, и вставляет иначе, чем обычная ганжа. Хотите со мной раскумариться?
Ну а то! – хором отвечаем мы. Вечер обещает быть интересным.
Парни, курим медленно, понемногу. Я сейчас пипетку забью. Ибо это адовая штука. Накрывает страшно.

Мы соглашаемся, мне вообще все похуй. Накурится – без проблем. Лишь бы подольше не вспоминать о пиздеце, что ждет меня за стенами гаража.
Накуриваемся. Ждем. Я предлагаю другу-гитаристу сыграть еще одну из наших тем, пока не таращит. Он соглашается. Играем. Играем. Играем. Играем ее уже минут 10, до того охуенно. То ли чувак накрутил дилея на микшере, то ли еще что-то, но чувство, будто сидишь в огромном зале с готическими сводами, на сцене, причем спиной к тому месту, где вроде сцена должна обрываться и сидят зрители. Прекрасно знаю, что там никого нет. Там вообще стена на самом деле. Похуй. Акустика «зала» потрясает, хочется играть и не останавливаться. Ускоряюсь, вместо 16-х свободно хуячу на кардане 32-ми и ни капельки не устаю. Прелесть, всегда бы так. Звук от бочки разливается приятным гулом по всему организму, а звон тарелок ласкает слух, словно журчание горного ручья. Великолепно, потрясающе, здорово!
Чувак, мы нашу тему играем уже 20 минут, - голос друга доносится со всех сторон и я еще раз убеждаюсь, что сижу в огромном зале с прекрасной акустикой. Я говорю ему об этой своей мысли, он смеется:
Забей, это нас просто так прет.
Мне похуй, давай еще играть. Давай еще одну нашу тему сыграем.
Я не могу, я аккорды забыл, - с улыбкой отвечает он, - надо потом, потом, когда отпустит…
Плевать, - говорю я, – Я сам поиграю!
Жги! – говорят они мне и я начинаю «жечь».

24 часа ненависти. Часть 5я. Репетиция. [2]
Чтобы «жечь», усаживаюсь поудобнее, и выбиваю дробь на «рабочем» барабане. Дробь напоминает марш. Мне нравится эта тема, и начинаю стучать ее, попутно делая сбивки на подвесные томы, на напольный том, акцентируя такты ударами по тарелкам. В мозгу всплывает картина – парад на Красной площади 9 мая 1945 года, кадры кинохроники которого я видел в какой-то передаче о войне. Марш победы. Марш грозной силы, разметавшей ублюдков и растеревшей их трупы по земле. Марш злобы и ненависти. Ненависти к тем, кто сеял смерть и разрушение, превратив родной дом в кучу дымящихся обломков, кто вешал и расстреливал без сострадания, руководствуясь дебильной идеологией о «избранности арийской расы»… Глупое человечество! Ради идиотских выдумок, на которые можно наклеить бирку «религия», «мораль», «идеология», «политика», двуногий скот топчет себе подобных, вдавливая копытами в дерьмо, добивает поднявшихся, и сам падает, сметенный другой толпой такого же скота, окрыленного еще чьими-то бредовыми идеями. Мрази! Сапиенс? Да ну, нахуй! Вы такие же разумные, как пустая бутылка из-под пива, стоящая возле моего стула. Чтоб вас всех разорвало!
Барабанное соло становится все яростнее, все чаще переходя на скоростной бластбит. Я уже не вижу своих рук, они настроились на DMA-режим - «прямого доступа к памяти» - преобразовывая в звуки образы и мысли, витающие в моей голове. Так продолжается несколько минут. Внезапно желание играть пропадает. Я встаю из-за ударки, пошатываясь дохожу до лежанки, сооруженной из двери, которую как-то спиздил из своего подъезда. Укладываюсь, подложив куртку под голову, даже не поинтересовавшись, хорошо я играл или нет, как это обычно бывает. Хватит. Никаких мыслей нет, а если и есть, то я их не замечаю. Срать на все. И всех.
Внезапно тишину прорезает резкий, но вместе с тем приятный звук гитары. Он накрутил дилей, определенно. И гитара начинает петь. Поет так, словно пытается досказать то, что забыл сказать я. Говорит печальные и одновременно яростные слова-звуки, погружающие в какой-то беспросветный омут. В нем приятно и хорошо. Этот омут – моя стихия. Но если мой барабанный соляк - концентрат ярости, то гитарное соло моего друга – песня скорби. О потерянном времени, об упущенных возможностях, о презрении к людям, глупым и недалеким существам. Я погружаюсь в эти звуки и мой мозг впитывает их с удовольствием, словно целебный эликсир. Впервые за весь день я чувствую себя в своей тарелке, я чувствую, что живу не зря. Это ощущение не покидает меня еще долго. После того, как друг, который накурил нас своей травой-миксом, уходит, мы играем еще. Играем импровизацию, совершенно не готовясь. Играем, подстраиваю игру своего инструмента друг под друга, и это так слаженно и красиво выходит, что не хочется останавливаться. Я жалею о том, что мы не можем это записать. Впрочем, плевать. Мы просто играем и балдеем от собственной музыки, плавая в ней, как дельфины в теплой воде

24 часа ненависти. Часть 6я. Эпилог
Нас отпускает через 3 часа после момента накурки. Отпускает медленно и плавно, постепенно, без бэд-трипов, без дурацких загонов и страха спалится. Не перед кем палится, ведь здесь никого нет, кроме нас. Возвращаюсь домой в хорошем настроении, время – 2 часа ночи. Плевать на бабку, плевать на людей, на все и всех плевать. Не такой уж плохой день выдался. Во всяком случае, его концовка. Мне она нравится.
Дома сажусь и включаю комп. Бессмысленно тыкая в разные ссылки, изредка скачивая новую музыку, я подвожу итоги этого дня. День как день. Фейлы были? Да. И еще какие. А вины? Бесспорно. Вечерняя репетиция с лихвой окупила все фейлы за этот день. Лучше и нельзя придумать.
Почему-то подумал о своей жизни в целом. Разве я плохо живу? Хорошо. Подохнет бабка – квартира будет моя. Я буду жить в ней ОДИН. Совсем один. Без людей вообще. Они мне в хуй не уперлись. Ни жена, ни дети, никто. Девушка? У меня нет девушки. Нет и не было никогда. Раньше, лет в 18-19 я страшно загонялся по этому поводу. Потом как-то забил на это, увлекшись музыкой и компами. Потом случился спонтанный перепих с какой-то блядовитой тян на одной из тусовок. Потом еще раз. И еще. И что в этом находят люди? Приятно? Конечно, но только и всего. Мне кажется, это действие, а точнее, его отсутствие, не стоит тех пиздостраданий которые изливают в Интернете и IRL. А сейчас мне 21 год. И что из того? Мне не нужны люди. Слишком много от них неприятностей. У меня есть друзья, которые поддержат меня в трудную минуту. Да, они могут предать, могут обидеть и «кинуть». Они тоже люди. Со свойственными людям глупостями и недостатками. У кого-то больше, у кого-то меньше. Впрочем, я не исключение. Да и вообще… Катитесь к дьяволу! Да, я социопат! Мизантроп. Я ненавижу людей. Я не считаю, что это плохо. Более того, я этим ГОРЖУСЬ!
С этими мыслями я засыпаю. Завтра будет новый день. Переживем и его…

P.S.: Естественно копи-паст.
P.P.S.: Перенесите в .txt.